Southline

by Leni Smoragdova

Как она там говорила:

 "На лицо богатый внутренний мир

 Детских депрессивных комплексов"

$M 

В 48 лет я был пуст. Времена года превращались в метаморфозы глазного дна.

На столе – Пруст, а под ногами, у кровати разбросанные в порядке Хауса – фунты, евро, доллАры.

За окном – лето. Извечная сухость языка во рту.

За окном, напротив, в 5 утра, Jein очередной раз приняла прыжок в окно, мне нравилась ее грудная клетка на оконной раме, а мне для себя хотелось лондонского лета и прыти.

Наверное, мне еще хотелось детей, или, если быть точнее, сменить лампу на Темзу.

Вид из окна смущенно дышал. В его ритм я вдыхал очередной раз Marlboro. В пустоту… как всегда.

Не будь Пруста, не было бы и Свана и дорог… изогнутых.

Соседка, из окна напротив, взвизгнула, я поймал ее выдох и меня отпустило…

---

Она – прусская баба, я – голодранец с окраин.

Прекрасное время!

Ужасная тяжесть одиночества!

Ха!

Секс – ужасен, но большая грудь ее – возбуждает.

--

Бог, наверное, педант, если изобрел Земли в его праве на ложь.

--

Я в пальто из верблюжий шерсти, она – моя путница – путана, в шелке и жемчугах.

Мы на мосту. СтоИм. Она платит за меня. Я - делаю  ее счастливой для Баха.

Точка.

--

Ее подружка болтает. Улыбается и болтает.

Я – в углу. Полон сарказма над ее любовными похождениями.

Один – украинец – знаменит тем, что любит стучать головой о все твердые предметы. Зовет ее на жизнь в Чехию. Зову его – дятел. Интересный экземпляр чудака.

Следующий кандидат  - Пакемон – музыкант и с кандидатским минимумом … по философии… уверен – он защитит докторскую в итоге на главного участника моего Шапито.

Предлагаю выпустить его на волю – в леса, поля – на родину, в общем,… таким же, как он.

Подружка злится, еще больше пьет, растерзана.

Еще один frame – цветочник-педофил. Делает кремовые цветочки везде. Благо агрегат всегда с ним. В кармане джинс в области ширинки.

Утром я проснулся в окружении их…  двух голых подруг.

---

Щелчок.

 Ослепляет.  Меня фотографирует молодая африканка. Я вдыхаю…  запах недописанного листа…  Африканка утверждает, что я сексуален. В свете темноты – скорее да, чем нет. Днем от меня дурно пахнет.

--

Я смотрю на колесо лампады. Вокруг юг Англии. Я – один.

Ноги в сгнившем металлическом тазу. Шаркаю пяткой по иссушенному дну таза. Ее лобковая – прекрасна.  Шоркаю, то по тазу, то по ее промежности. Она в черном шарфе и с томиком Ремарка. Читает вслух. «Время жить, время умирать». Наверное, я проиграл свою войну с ней.

Снова бью пяткой по дну таза, снова -  по ее лобку. Манящий звук…

---

Хордовая память с выстроенными замками Кафки. Залетающие в окна Тель-Авива, тараканы напоминали крушение семьи. Хо-хо!!! Пушкин в ударе. Балы, маниакальная ревность, закончившаяся суицидом, переданным ему из рук Дантеса. В Перми я стоял на том же месте в джинсах  Gucci и говорил о возможности курения в тех местах. Александр тут же стоял, пару времен ранее.

--- 

Мне нравятся решетки на окнах. Свет из них идет рафинированный. ЗдОрово, что в эпоху сексуальных экспериментов я перестал быть геем. Уехал, бежал, вернее, на юг Италии. И рыдал там, на животе польки преклонных лет.

---

Нос мой с горбинкой. Даже ломаный изрядно. Блондин с тонкими и водянистыми губами. Пальцы длинны… с синей кожей – как последствие тех привычек, со сладким запахом от всех челов. Девочкам я нравлюсь. Они любят стареющих повес… От того, что я хочу каждую, и как они уверенны, что именно я им достанусь. Сублимирую… Трофеи…

Я пока в форме. Смеюсь часто… нервно… но запах изношенности нафталина уже был отмечен…

Мы в красной комнате, на уровне рефлексов Казановы, я делаю тоже, что и с любой… даже уборщицей Клавой, уверенной, что ее вожделеют. В этом я профи – каждая уверенна, что ее хочу. Горд собой.

---

За окном дом из красного кирпича. Ветка сирени в цвету. Весна. На утро выпал снег. Я достал лак для волос. Брызнул ртом. Я великолепен в зеркале красного кабриолета, на южном побережье. Капли масла в такт падают в листву. Еду в продюсеру. Снимаю фильм «Страх».

Как-то мне моя подружка рассказывала свой сон. Самый страшный сон. После она перестала спать. Меня заинтересовал тот факт. Я ее выспросил обо всем.

Во сне за ней гнался маньяк… там еще другие были. Он ее хотел… убить… как и всех остальных. Два часа это длилось. Она в ужасе от того, что не может сбежать. И все вокруг умирали. Она забралась под колпак – он ее нашел. Он проснулась.

Оказывается самый страшный страх – продолжительный страх собственной смерти. Я н знал. Честно не знал. Она мне подсказала.

---

Я стоял на вершине. На Эльбрусе. На подъемнике, на высоте 2 километра.  Подумывал прыгнуть вниз.

Когда-то я мог писать разными почерками – с разным наклоном и вообще по-разному.  Никто не верил, что я это - на одном листе бумаги – почерки умерших, Бродского, предков моих – но моей рукой.

Я пользовался этим – подписывался вместо других на картах и чеках. Веселые времена. Только руки иногда дрожали сильнее.

Блондин. С нервным смехом. Ломаным носом. И еще руки дрожат. Бабы меня хотели… все время… спасать… лежа на моей кровати подомной. Точно спасали. Все хотят маски смотреть.

Одну даже носорогом не угодил.

Говорит, что глядя на меня, она все знает теперь о носорогах. Ей достаточно.

Дерзкая баба! У моего носорога ноги длинные, а она ушла. Вообще ушла. И смеялась еще вдогонку.

---

Ехал в Африку. В ночь. Пьяный. Проснулся среди мертвых… голов… мертвых… обезьян.

Шаманят там говорят. Я стал еще более нервно смеяться…

---

У тебя метаболизм обволакивает спинку и стекает на ножки стула. Вот это была одна… она… артистка.

 У меня стул и дочь. И лимон от нее. От артистки. Моей. Утром и вечером в крышке холодильника. Она прислала. Мне с ветки – чтобы на попе прыщей не было. Она так сказала в приписке с лимоном.

Ее нет… у меня… у меня есть стул и дочь. И лимон от артистки и стул… разве я могу быть на стуле… одинок? Я даже счастлив! Наверное… счастлив… скорее всего счастлив как «Умирающее животное» на стуле и с лимоном в холодильнике.

---

Ветер прошел сквозь мои волосы. Я смотрю в горизонт. Мимикрия не удалась.

---

Продюсер дал денег. На мой «Страх». Сняли. На премьере. Я одинок. Я перепил. И очередная кокаиновая дорожка была лишней. Стул – продали. Лимон – выкинули. Черви, может, съели. Меня теперь тоже. В земле. В кармане ее фотокарточка… была… тогда. Она даже никогда не узнала, что меня нет… больше… на том стуле… Ей уже все равно было.

Наверное, я был счастлив, как она и просила в те времена.